" Мы были дети 1812 года...

С одной стороны, восставать против осточертевшего Александра офицерам не позволяла присяга, а тут руки были развязаны. С другой – великий князь Константин Павлович, герой суворовских походов и наполеоновских войн, в умах многих многих был связан с мечтами о конституции и либеральных реформах. С третьей – сама путаница и повторные присяги из-за самодурства царской семьи многих раздражали. А с четвертой – на Украине, в Тульчине, где действовало Южное Тайное общество, уже начались разоблачения и аресты. Лунин писал:
Им пришла мысль, что наступил час решительный, дающий право прибегнуть к силе оружия. Дух тайного союза мгновенно заменился духом восстания. От сего несвязность принятого предначертания для военных действий, недостаток порядка и единства в исполнении. Во мнении толпы это неудачный порыв; для мыслящего это шаг на политическом поприще

14 декабря заговорщики вывели на Сенатскую площадь мятежные полки, планируя захватить Зимний дворец, взять в заложники царскую семью и провозгласить то ли республику, то ли конституционную монархию во главе с Константином. Однако революция не удалась – стрелять до верным царю солдатам, о охранявшим дворец, а тем более по самому Николаю у декабристов не поднялась рука. А Николай, которого все-таки уговорили стать царем, знал про планы заговорщиков, и действовал быстрее и решительнее их. Восставших окружили верные ему войска, начались переговоры, не приведшие ни к чему, затем подтянулась артиллерия, и по площади стрелять картечью. Попадали, правда, все больше не по мятежникам, а по проходим и любопытным горожанам. К вечеру восставших рассеяли окончательно, и на улицах остались о дни лишь трупы. Всего в тот день погиб 1271 человек – из них почти все полегли под картечью, в том числе 79 женщин и 150 детей.

Участников восстания отлавливали, арестовывали и отправляли в Петропавловскую крепость. Здесь началось следствие, которое продлилось до июля 1826 года. С солдат спрос был невелик, а вот офицеров допрашивали серьезно и обстоятельно. А поскольку восстание на Сенатской площади было первым в своем роде, то как вести себя на допросе декабристы не знали. Ложь, пусть даже и в такой ситуации, они считали несовместимым с дворянской честью и до конца верили что узнав о масштабах и подлинных намерениях тайных обществ судьи и царь смягчатся и пойдут на уступки. Так например Кондратий Рылеев выдал с десяток еще не пойманных, но с припиской что они хорошие и не заслуживают наказания. Один только Пущин старался не называть имен и никого не выдавать. Постепенно в руках назначенной царем комиссии оказались сведения обо всех тайных обществах начиная от Союза спасения – и имена почти всех его членов. Узнали и об участии Лунина, в том числе его решительные меры и проект цареубийства. Сам Лунин который в это время командовал лейб-гусарами в Польше, был адьютантом у великого князя Константина Павловича и ни в каком восстании участвовать не мог. Да и не хотел – к тому времени наш герой давно уже не мечтал о перевороте, хотя и считал необходимым либеральные реформы, конституцию и освобождение крестьян. Позже он напишет: «я не участвовал в мятежах, свойственных толпе, ни в заговорах, приличных рабам. Мое единственное оружие – мысль». Лунин считал что революция, которую не поддерживает народ, к которой не готово общество, заранее обречена на провал. Поэтому идеальным ему представлялся первоначальный проект декабристских союзов – постепенное улучшение положения в стране, духовное перерождение общества, подготовка мышления людей к переменам. Позже он напишет:

«Западная церковь никогда не прибегала к сомнительному и опасному опыту — взывать к страстям и народной буйности; она хотела действовать на разум, искоренять злоупотребления посредством постепенного улучшения национальных учреждений. У нее была та сила, которая дастся глубоким убеждением, честною целью и благородными стремлениями».

Так или иначе, сразу после восстания над Луниным в Польше был установлен надзор, а вскоре власти стали требовать его выдачи и ареста. Великий князь Константин, с которым Лунин чуть ли не подружился, старался отвести от Лунина все подозрения, но тщетно. 9 апреля 1826 года он был арестован и препровожден в Петербург. Прощаясь, Константин сказал ему: «Теперь ты пеняй на себя, М ихаил Сергеевич. Я долго тебя отстаивал и давал тебе время удалиться за границу, но в Петербурге я ничем уже помочь тебе не могу!» Лунин ответил: «Благодарю, но бежать «было бы малодушием».

Не один раз Михаил Лунин смотрел в глаза смерти – под Аустерлицем и Фридландом, при Бородино и под Парижем, на многочисленных дуэлях. Не то чтобы он сознательно искал смерти, но и бегать от нее считал недостойным. И вот, весной 1826 года, в преддверие Пасхи нашего героя везут в Петербург – навстречу следствию, заключению и скорее всего осуждению. Он не особенно хотел становиться мучеником, но не мог ни поступиться принципами, ни заискивать перед судьями. У него было время подумать, взвесить все за и против и принять решение как действовать – не раскаиваться, не просить о милости и главное – никого не выдавать. Он не одобрял столь поспешного восстания, однако разделял их чувства и стремления, и потому считал своим долгом разделить их участь.

На следствии Лунин держался тверже, мужественнее и достойнее всех. На все вопросы следствия он отвечал кратко, даже с издевкой, не называл никаких имен. Вот выписки из протоколов его допросов:
«Открыть имена их почитаю противным моей совести, ибо должен бы был обнаружить братьев и друзей».
«Кто были основатели общества — сказать не могу вследствие вышеприведенного правила, которое я принял...»
«Кто же там именно находился... никак вспомнить не могу...»
«Не поставляю себе в оправдание отдаление мое от Тайного общества и прекращение моих с оным сношений; ибо я продолжал числиться в оном и при других обстоятельствах продолжал бы, вероятно, действовать в духе оного».

Лишь узнав что следственная комиссия и так знает всех зачинщиков, и сами зачинщики давно оговорили и себя, и друг друга, он соглашается назвать несколько имен – и при этом совершенно издевательски просил прощения за столь долгое молчание. А еще он постоянно ссылался на обещания из уст Александра «законно-свободных учреждений». Из чего выходило будто главным виновником восстания был покойный царь.

В июле следственная комиссия огласила приговор – пятерых четвертовать, тридцати одному отсечь головы. Остальным – гражданскую казнь, лишение чинов, каторжные работы на пять, 10 лет или пожизненно, ссылка на поселение, разжалование в солдаты с выслугой. Следует отдать Николаю честь – он смягчил почти все приговоры, и даже пятерым зачинщикам - Павлу Пестелю, Кондратию Рылееву, Михаилу Бестужеву-Рюмину, Петру Каховскому и Сергею Муравьеву-Апостолу четвертование заменил повешением. 13 июля состоялась церемония казни – пятерых повесили, остальных построили и торжественно сожгли их мундиры с орденами. Огласили приговоры. Лунин был приговорен к 20 годам каторги и поселению в Сибири навечно. По случаю коронации каторгу сократили до 15 лет. Декабристы Анненков и Цебриков рассказывали:
«Михаил Лунин... по окончании чтения сентенции, обратясь ко всем прочим, громко сказал по-французски: «Господа! прекрасный приговор должен быть окроплен» и преспокойно исполнил сказанное». (Цебриков и Анненков).

Вообще, декабристы на исполнении приговора, и по дороге в Сибирь держались намного тверже чем во время следствия. Может, испытания закалили их характер. Может, они снова были вместе. А может – когда исчезла надежда на избавление от мук, пришла решимость перенести их достойно. Так или иначе, с твердостью к ним пришло и милосердие. Декабрист Николай Басаргин писал:

«Между нами не произносилось никаких упреков. Никто не позволял себе даже замечаний другому, как вел он себя при следствии. Казалось, что все недоброжелательные помыслы были оставлены в покинутых нами казематах и что сохранилось одно только взаимное друг к другу расположение» (Николай Басаргин)

Тем легче было декабристам когда в ожидании отправки в Сибирь их поместили вместе. Товарищи по Сенатской площади и тайным обществам утешали друг друга, вспоминали былое. Лунин тоже по мере сил укреплял дух старых друзей, а еще очень много молился и пытался обратить ко Христу декабриста Ивана Анненкова. Декабрист Александр Гангеблов вспоминает:

«Беседы Анненкова и Лунина витали в области нравственно-религиозной философии. Анненков был матерьялист, неверующий. Лунин, напротив, был пламенный христианин».

Удалой кавалергард и гусар, повеса, хулиган и задира, Михаил Лунин после многолетних духовных поисков, после Парижа и Польши стал пламенным христианином. Последней каплей в этом стал арест, тюрьма и ссылка – быть может, потому что благодаря им Лунин, которого всегда мучило безделье и неопределенность, знал теперь в чем его предназначение – достойно перенести все тяготы каторги и ссылки, не склонить головы перед властями и по мере сил помогать товарищам. Позже он говорил: «все что было до Сибири – детская игра и бирюльки. Здесь мы должны показать чего стоим». А вместе с обретением Бога и осознанием своего призвания пришло успокоение, как сам Лунин писал, «Душевный мир, которого никто не может отнять, последовал за мною на эшафот, в темницу и ссылку...»

Каторгу он перенес мужественно, ни разу не подавал прошение о помиловании или смягчении условий. Щедро помогал товарищам и добрым словом, и советом, и утешением, притом не чуждался и тех, от кого отворачивались товарищи, иногда вполне заслуженно. Помогал друзьям и деньгами, но каждый раз просил никому о том не говорить, ссылаясь на евангельскую заповедь. Вообще, от других декабристов Лунин держался особняком – все-таки он был намного старше большинства заговорщиков и склонен был не к задушевным беседам, а к чтению и размышлениям. По воспоминаниям декабристов, читал он все больше католические книги духовного содержания, но интересовался также политической и литературной жизнью России, старался держаться в курсе всех книжных новинок. По всему было видно что этот старый воин и мыслитель к чему-то готовится. В июне 1836 года Лунину вместе с другими декабристами, осужденными по тому же разряду, был сокращен срок каторги и они вышли на поселение. Наш герой выходит на поселение в село Урик близ Иркутска и получает земельный надел в 15 десятин.

Все имущество Лунина унаследовала его сестра, ныне графиня Екатерина Уварова. Но для любимого братца она ничего не жалела, и на присланные сестрой деньги наш декабрист купил дом, нанял работников и стал жить размеренной жизнью фермера, просто и со вкусом. Декабрист Львов вспоминал:
«Лунин был особенно уважаем крестьянами, они имели к нему полное доверие, обращались за советами в случае ссор, и он их разбирал... Вообще в деревне делал много добра и посещал больных» (Львов)

Сам же Лунин в письме к сестре писал так:
«чистая прибыль от моей земледельческой деятельности прошлого года доходит до рубля, не считая озимой ржи, которая подает большие надежды. По правде сказать, главная помеха – мои книжные занятия. Платон и Геродот не очень-то ладят с плугом и бороною, и вместо того чтоб надсматривать над работниками в поле, я забавляюсь смотром своих книжонок. Невозделанная земля, бол отистая земля поднята, обработана, огорожена, превращена в луга и нивы. У меня есть английский сад для прогулки, швейцарская хижина с пастбищами вокруг и огород, доставляющий годовой запас овощей. Сверх того, есть и красивый эрмитаж где запоздалый путник может найти пристанище, бедняк – кусок хлеба, а разбойник – сопротивление».

А еще в доме своем этот, выражаясь словами Пушкина, «в степной глуши мудрец пустынный» обустроил своеобразную часовню где много времени проводил в молитве.
Моя жизнь проходит попеременно между видимыми существами, которые меня не понимают, и существом невидимым, которого я не понимаю. Египетский мрак скрывает его от моих глаз; но я угадываю его красоту. Я слышал шелест его крыльев в ту минуту, как убийственный свинец притупился в моем теле; я провидел отблеск его взора, когда острие меча отклонилось от моей головы. Кто сопутствовал мне на дно темниц? Кто облегчил тяжесть моих цепей и исцелил мои раны? Невидимое существо, бодрствующее над моей судьбою. В ожидании, когда явится передо мной после моей смерти, оно окружает меня знаками своего присутствия. Я спокоен посреди опасностей, независим в неволе, счастлив в уединении.

ВІктор ЗАславський, історик, публіцист, журналіст