Військова честь і християнське милосердя в книгах Владислава Крапівіна

- Раньше фамилия писалась «Рафаиловы». Был в русском флоте фрегат «Рафаил». Служил на нем квартирмейстером (это вроде старшины) некто Иван Гаврилов. А когда вернулся к себе на село, недалеко от Преображенска, стали соседи звать его Рафаиловым — по названию корабля, с которого пришел. Потому что много Иван Гаврилов про свой фрегат говорил, отстаивал, так сказать, его доброе имя...

История эта совсем не героическая и для русского флота печальная... Был этот «Рафаил» в одиночном плавании, догонял несколько наших малых судов, чтобы по приказу адмирала Грейга взять над ними командование. Только своих не догнал, а однажды утром увидел на горизонте турецкие суда. Полтора десятка. В том числе шесть линейных кораблей. Командовал «Рафаилом» Семен Михайлович Стройников, капитан второго ранга. Он, конечно, принял решение уходить от противника. И ушел бы при хорошем ветре. Но на беду, ветер стал стихать. Тяжелые турецкие корабли на попутной зыби получили преимущество хода и к середине дня взяли «Рафаил» в кольцо. Дело было совершенно безнадежное. Стройников приказал спустить флаг.
— Значит, струсил? — сказал Кинтель, преодолевая вязкую неловкость.
— Непонятная это история, — вздохнул дед. — Стройников был, безусловно, смелым офицером. Кавалер нескольких орденов, в том числе и Георгия четвертой степени, который давался за мужество в бою... Он был далеко не трус, в сражениях участвовал не раз и, конечно, как любой бывалый офицер, готов был к тому, что жизнь свою закончит от пули или ядра... Может, надлом души случился, когда увидел, как со всех сторон придвинулись эти громады, орудийные люки в два-три этажа, мачты до небес... А может, просто поразила вся бессмысленность такой гибели...
— А в самом деле, — стыдливо заступился за капитана Стройникова Кинтель. — Что он мог сделать?
Дед снова то ли вздохнул, то ли усмехнулся:
— Ну... то, что Морской устав требовал. Флаг не спускать, биться до последнего и погибнуть с честью... Потому что честь флота и флага Российского жизни дороже... Кстати, в рапорте царю, посланном из плена, Стройников писал, что сперва офицерами так и было решено: сражаться до последней крайности, а потом взорваться вместе с врагом. Но матросы вроде бы заявили, что не пойдут на это...
— Правда заявили так?
— Кто знает... А Иван Гаврилов, предок наш, прозванный Рафаиловым, утверждал потом, что Стройников пожалел людей, поступил по-божески, не дав погибнуть в огне матросам, коих было на «Рафаиле» более двухсот... А потом война кончилась, вернулись в Россию. С матросов какой спрос, а офицеров отдали под суд. И суд этот всех приговорил к смертной казни. Ну, тогда это в обычае было: сперва смертный приговор, а потом император милосердно смягчает его. И Николай Первый приказал разжаловать осужденных в матросы. Говорят, дворянства их лишил. По крайней мере, Стройникова. А в одной старой книге я читал даже, что царь запретил Стройникову до конца дней жениться. Это для того, мол, чтобы «не плодить потомство трусов»...
— Толич, а из матросов можно было выслужиться обратно в офицеры? — Кинтель будто искал спасительную лазейку для Стройникова. Потому что страшно же так: умереть с несмытым пятном.
— Выслужиться? Это когда как... Стройникова, по-моему, разжаловали без выслуги. Тянул он матросскую лямку на Белом море, а что с ним потом стало, не знаю...
Кинтель подумал, что каторжные условия были, наверно, не самым страшным наказанием для капитана Стройникова. Страшнее было все годы чувствовать себя изменником и знать, что никак это теперь не исправить.

- Думаю, что было другое, - понимающе сказал Корнеич. Думаю, там, на "Рафаиле", столкнулись две правды...
- Разве так бывает, что две? - придирчиво спросил Андрюшка.
- Порой случается...С одной стороны присяга, честь флага и достоинство военного моряка. А с другой - заповедь Божья: "Не убий..." Мне кажется, Стройников ужаснулся, когда понял, что своим приказом к бою он просто-напросто убьет две с лишним сотни человек. Причем это ради одной идеи, потому что на исход войны тот бой, конечно, никак не влиял... Стройников не за себя испугался... Ведь после плена матросы могли вернуться, служить дальше, потом прийти в свои деревни, жить, землю пахать, детей растить... А он все это должен был зачеркнуть одной командой... Конечно, высокая доблесть - взорвать себя, не сдаться врагу. Но мне кажется, Стройников счел, что есть еще более высокая доблесть. Пожертвовать своим именем, честью, шпагой, свободой, чтобы спасти других. По-моему, он знал, на что идет... И сколько матросских жен и детишек потом в сельских церквях за него свечки ставили...
"И я должен..." - толкнулось в Кинтеле.

Вікто Зславський, історик, публіцист, журналіст