Русские католики. Первые мученики

Стараниями Патрика Гордона, Иржи Давида, других миссионеров конца 17 – начала 18 века католики, служившие в России, наконец, получили то о чем мечтали – священников, общину, возможность приобщаться к таинствам, учить детей истинам веры, наконец, вместе молиться. Однако не все было так легко и просто, и были в истории московской миссии и трагические страницы. Прежде всего, пустив в Россию католических священников, власти требовали от них ни в коем случае не проповедовать свои убеждения другим. В общем, в этом был смысл – ведь русские были православными христианами, и Благая весть им была уже без надобности. Тем не менее, всегда находятся люди, переживающие духовные поиски, кризис веры и прочие моменты, через которые проходят почти все кто серьезно относятся к вере. И такие люди, естественно, могли прийти к католическому священнику в поисках ответов. И священник не мог не принять их. Тут надо бы вспомнить на каких правах жили в России католики. Они жили в Немецкой Слободе, обособленной от остального города общине. Русские не лезли в их дела и ожидали от них взаимности. Пока католики занимались окормлением своих шотландцев да немцев с голландцами, все было прекрасно. Не возбранялось даже обращать лютеран с кальвинистами. Но вот обращение (или «совращение») православных – это мягко говоря в России не приветствовали. И если сами иностранцы были де-факто неприкосновенны в этом отношении, то принявшему католичество русском не поздоровилось бы. Примером тому может служить история Петра Артемьева – наверное, первого этнического русского, принявшего католичество со времен  разделения церквей.

Был он сыном православного священника в Суздале. В 17 лет поступил на учебу в московскую славяно-греко-латинскую академию, был способным учеником, и в через год, в 1688 году, вместе с одним и основателей академии, ортодоксальным греком Иоанникием Лихудом, отправляется по делам в Венецию. Скорее всего, там он и увлекся католическим учением, а возможно, и обратился. Вернувшись в Россию, он скрывает свои убеждения – то ли боялся преследований, то ли просто не определился, во что верить. Так или иначе, тогдашний патриарх Адриан счел его верным православным и рукоположил во диаконы. Одновременно он продолжал учиться у Лихудов а еще – часто бывал у отца Иржи, а после их отъезда исповедался и причастился у проезжего отца Конрада Терпиловского.

Трудно сказать насколько сильными были в то время католические убеждения диакона Петра. Он не оставлял православия – то ли из-за нежелания стать мучеником, то ли из любви к своему обряду и традициям. Возможно, иезуиты объяснили ему что чтобы быть католиком, не обязательно порывать с православием, что единство с Вселенской церковью и не противоречит византийском обряду. Тем не менее, скрывать свои взгляды Петр Артемьев не мог. Он был молод, а значит – не мог еще найти мудрый выход из такой ситуации. Такое часто случается с человеком, переживающим духовные поиски. Автор этой передачи сам прошел подобный – правда, уходил он от протестантов, и благодаря мудрости его пастора все обошлось без трагедий. Но тогда на дворе стоял 17 век, век религиозных войн, когда католики и протестанты воевали друг с другом, а православные сжигали старообрядцев. И вот, в 1698 году начальство Артемьева заметило как он в проповедях своих излагает совсем католические взгляды. К тому времени симпатии к католикам в русской церкви поугасли. Вернее, тех кто симпатии эти разделял, частично казнили, частично припугнули. И если десять лет назад проповеди начитанного диакона никого не смущали, то теперь за крамольные речи Артемьева всерьез взялось начальство – тем более что у диакона оказалось немало последователей. Следует отдать должное православной инквизиции – по нормам того времени, они действовали даже гуманно. Вначале диакона-вольнодумца пытались переубедить. Вызвали даже из Суздали его отца. И если раньше Артемьев еще колебался между любовью к католичеству и верностью православию, между убеждениями и безопасностью, то теперь терять ему было уже нечего, и в голове и сердце все стало на места. Он ощутил себя католиком, и объявил что убеждений менять не собирается. Мятежника отправили для разбирательств в Новоспасский монастырь. Попытки вернуть отпавшего на путь истинный успеха не имели – Артемьев писал что твердо стоит в вере и готов за нее пострадать. А случай был из ряда вон выходящий – пока что последним русским принявшим католичество считался самозванец Гришка Отрепьев. Дошло до того что 13 июня 1698 г.в честь Артемьева созвали целый собор – со всеми высшими иерархами, греческими монахами и самим патриархом. Разубедить его не удалось, и диакон был расстрижен, предан анафеме и отправлен к Холмогорскому архиепископу Афанасию с повелением держать бунтаря в строгой изоляции, чернил и бумаги не давать и в церковь не пускать.

Владыка Афанасий Любимов был человек не злой. Не был он и узколобым фанатиком, не видящим дальше своих покоев. Он был просвещен и начитан, увлекался географией и навигацией, обожал русское искусство, не жалел колоколов для отлива пушек и помогал как мог оборонять Архангельск от шведов. Но межконфессиональных вопросах он был человеком своего времени и своей конфессии. К старообрядцам он был беспощаден, кого мог схватить, сажал в тюрьму и пытал, требуя отречения. Пытался, правда, обращать иноверцев и христианскими методами – например, устраивал диспуты. Во время одной из таких встреч он огреб от старобрядческого священника Никиты Пустосвята крестом по лицу, и те кто смотрел фильм «Россия молодая» помнят как владыка с гордостью рассказывал все тому же Патрику Гордону какая из этого вышла знатная драка.

КУСОК

Естественно, Афанасий просто не мог с пониманием и милосердием отнестись к Петру Артемьеву – тем более, ему было четко указано как с новоявленным иноверцем обращаться. Иноверец же тем более не мог смягчиться и отречься от католичества – ведь все тяготы заключения лишь убеждали его в своей правоте. Окончилось все тем что Петр Артемьев был заточен в Соловецкий монастырь, традиционное место ссылки для неудобных для власти людей. Вопреки советским штампам Соловки вовсе не были тем средневековым ГУЛАГом, каким его пытались представлять. Морские просторы, целебный морской воздух, чарующие северные пейзажи… Монахам там жилось довольно-таки неплохо. Но Петру Артемьеву вряд ли довелось наслаждаться местными красотами находился он там в заключении, и заключении суровом. Впрочем, долго его муки не продлились – умер он через полтора года после приезда сюда, в 1700 году, в возрасте 30 лет.

Наверное, было бы не совсем верно называть его мучеником за веру – ведь от Христа отрекаться его никто не убеждал. Но видать, принадлежность к католической церкви была чересчур важной частью его отношений с Богом, и отказаться от нее Петр Артемьев не мог. Бог ему судья, а мы можем лишь восхититься его стойкостью. Тем более что другой русский католик, пострадавший за веру и убеждения, оказался не столь стоек.

Это был Александр Ладыженский, родовитый русский дворянин. Предки его прибыли из Швеции еще в 1375 году, сражались вместе с Дмитрием Донским на Куликовом поле, перешли в православие и верой и правдой служили русским царям три столетия. Были среди них и воеводы, и монахи. А герой нашего рассказа в 1710 году, в возрасте 17 лет, отправился, как значилось в документах, «в европейские христианские государства для обучения всяких наук». Перед этим он ходил в школу к братьям Мерулам, и там, судя по всему, заразился любовью к католическим традициям, учению и культуре. А попав Европу, он окончательно отбился от рук и стал католиком. Притом, вступил в иезуитский орден, приняв имя Алоизий. Вначале он был простым послушником, затем вступил в новициат, затем стал учиться в иезуитском коллегиуме в Риме, и в 1731 году окончил учебу, отсидев за партой 13 лет и получив все возможные ученые степени. Еще через два года сорокалетнего выпускника отправили священником в Вильно, где тот проповедовал, преподавал и занимался прочей духовно-образовательной деятельностью. В том же 1733 году началась очередная война между Польшей и Россией. Вильно, теперешний Вильнюс, принадлежал тогда Речи Посполитой, и во время войны тут нередко бывали русские послы и парламентеры. И в 1735 году русский подпоручик Дубровин по приказанию генерала Пьера Ласси, француза на русской службе, арестовывает отца Алоизия и вывозит в Россию.

Оказывается, российские власти уже давно вели слежку за Ладыженским – может быть даже с момента его обращения. Факт перехода в католичество русского, да еще и дворянина раздражал русские власти, и русскую православную церковь. Может, Ладыженский и его поступок дискредитировали роль главной духовной скрепы общества, на которую претендовала православная церковь в России. Может, дело было в том что Феофан Прокопович, тогдашний фактический глава русской церкви, католиков ненавидел лютой ненавистью. А может, и Прокоповича, и императрицу Анну, и прочих тогдашних церковников, подчинивших православную церковь царской власти на протестантский манер, бесила идея независимости церкви от государства – идея, лежащая в основе католического вероучения. Так или иначе, за Ладыженского просили и польский король, и министры, и иезуиты, но императрица Анна была непреклонна. Русского иезуита арестовали, заключили в тюрьму и стали судить.

Естественно, его пытались вернуть в лоно православной церкви путем увещеваний, притом воспитательные беседы проводил лично Феофан Прокопович. Тогдашним инквизиторам от православия это было не впервой – видать, желающие стать католиками в России были и до него. Но в отличие от остальных, Ладыженский держался твердо, и менять веру не собирался. Главный допрос состоялся 21 апреля 1737 г. в Синодальном собрании: Ладыженский отвечал, что он «Святую Троицу почитает в трех ипостасях, Святого Духа - исходящего от Отца и от Сына, папу почитает за первого епископа». Помимо прочего, обвиняемый особенно подчеркивал, что православную (он говорил «восточно-кафолическая») и католическую церкви считает «за едино», несмотря на различия в догмах. Правда, Римскую Церковь он «почитает за истинную».

В 16 веке отца Алоизия сожгли бы. В 17-м – сослали бы в монастырь. В просвещенный 18 век русского, повинного в исповедании католичества, наказали по-новому. Высочайший указ императрицы Анны Иоанновны от 1 июня 1737 г. гласил: «Учинить ему в Синоде публичное нещадное наказание шелепами и по наказании, сняв с него езувитскую одежду, приставить к нему крепчайший караул и того ж часа, не давая ему ни с кем разговаривать, отослать за тем крепким караулом в Военную коллегию для определения в солдаты в отдаленный гарнизон в Сибирь». Военной же коллегии предписывало следующее: «А той коллегии, получив его, Ладыженского, того ж дня, сковав послать при благонадежном унтер-офицере от гвардии и с несколькими солдатами полевых полков, под крепчайшим караулом, в Сибирь, не допуская его при отправлении не токмо с сродниками, но и с другими ни с кем видеться или прощаться. И для того никого к нему отнюдь не допускать; но чтобы он и с дороги не ушел и с сродниками своими и ни с кем с другими видеться и разговаривать и ни к кому писем писать не мог». Осужденного препроводили в Тобольск, зачислили в Енисейский полк и велели следить за ним неусыпно ибо в солдаты он зачислен, как писалось, «не по иной вине, но токмо за то, что, бывши вне отечества, по некоторым сомнениям, отлучился на время от православной Церкви и придержался римского папежского мудрования»

Получилось так что Александр Ладыженский, отец Алоизий, 24 года посвятил наукам для того чтобы два года побыть священником в столице Литвы, год помыкаться по судам да тюрьмам, а остаток жизни тянуть армейскую лямку в Сибири. Потому что переход в католичество считался в России преступлением. И никакие Гордоны или Змаевичи не могли побороть те страшные предрассудки, которые культивировались в России веками.

Судьба же нашего мученика окончилась неожиданно. После пяти лет ссылки, в 1742 году, недавно назначенный тобольский митрополит Арсений Мациевич просил освободить Ладыженского от солдатчины в связи с его отречением от папежных заблуждений. Трудно сказать что привело ссыльного иезуита к такому решению. Можно, конечно, предположить что он не выдержал тяжести ссылки и солдатской жизни. Но ведь в случае покаяния он мог рассчитывать в лучшем случае на жизнь в монастыре под все тем же надзором. Тем более что в людях, подобных отцу Алоизию, испытания лишь убеждают в собственной правоте. Поэтому более вероятно то что на Александра Ладыженского повлиял Арсений Мациевич, которому поручено было наблюдать за заключенным.

Мациевич был украинцем, выпускником Киево-Могилянской академии, одним из тех птенцов, выпестованных гетманом Иваном Мазепой, которыми Петр Первый пополнял кадры русской православной церкви. Таким же был и Феофан Прокопович, и Стефан Яворский, и Димитрий Ростовский. Однако Феофан Прокопович, ставший после смерти Петра чуть главным интриганом России был сторонником протестантской церковной модели – когда церковью управлял король. Ликвилация патриаршества в России была как раз его идеей. А вот Мациевич, как, например, Стефан Яворский, и многие другие, предпочитали католическую модель, с независимой церковью. И Мациевич просто не мог не сблизиться, не подружиться с солдатом гарнизонного полка, отдавшим немало лет науке. Во многом митрополит и ссыльный оказались единомышленниками, и именно поэтому Мациевич мог оказать влияние на иезуита и обратить его в православие – притом достаточно быстро, ведь в Тобольске Мациевич пробыл чуть больше года. Трудно сказать чем именно митрополит так расположил к себе верного католика. Может, добротой и отзывчивостью. Может, собственными симпатиями к католическому вероучению. Дальнейшая судьба митрополита подтверждает это – он протестовал против конфискации церковных земель Екатериной Второй, был осужден и окончил свои дни в Ревеле, нынешнем Таллине, в знаменитой Толстой Маргарите в 1772 году.

Что же до Ладыженского, то в 1743 вышел указ императрицы Елизаветы Петровны о передаче Ладыженского в ведомство Синода, с переводом в Нижний Новгород. Правда, при условии принятия монашества. Ладыженский отказался. Разбирательства продолжались, продолжалось давление на Ладыженского. В 1744 году его вынудили повторно принять православие, а еще через четыре года – принять постриг в Нижегородском Благовещенском монастыре. Там он и умер в 1757 (по другим данным, в 1756) году, в возрасте 63 лет.